В пабе повисла тишина. Весь город знал эту историю, но на незнакомца она должна была произвести впечатление.

– Мне кажется, я выражу общее мнение, – Кук обвел взглядом присутствующих, – если скажу, что дело дошло до виселицы. И что миру будет очень недоставать Колина Эверси.

– За Колина Эверси! – Фрэнсис Кук поднял свою кружку. – Негодяя, жулика, того, кто разбивает сердца…

– И за друга, – добавил Нед Хоторн.

– И за друга! – В прощальном реве толпы смешались смятение, искренность и ирония.

Все чокались кружками, опустошая их до дна, а Калпеппер украдкой передвинул по доске королеву Кука.

Хоть Кук и был городским историком, но Калпеппер обычно выигрывал в шахматы.

Глава 1

Из бессчетного количества способов умереть – утонуть в реке Уз в шестилетнем возрасте, например, или спустя двадцать лет после этого сорваться с лестницы, ведущей к окну спальни леди Малмси, – Колин Эверси не учел тот факт, что его могут повесить. В действительности, когда все в этой жизни будет сказано и сделано (а сказать и сделать надо много), Колин всегда думал, что свой последний вздох он сделает, лежа рядом с прекрасной Луизой Портер из Пеннироял-Грин, прожив с ней в браке лет тридцать – сорок.

Ему в голову не приходило, что он проведет последние несколько часов жизни в сырой камере Ньюгейтской тюрьмы с вором по кличке Плохой Джек.

Теперь Колин и Плохой Джек сидели на скамье в тюремной церкви, пока тюремный священник сетовал на муки вечного ада, ожидающего их обоих, как только души расстанутся с телами. Потом с них снимут кандалы, свяжут руки и повесят на возведенной виселице.

У Плохого Джека вид был скучающим, как у школьника, которого заперли в школе в солнечный день. Он ковырял ногти, рыгал и стучал кулаком по груди, чтобы облегчить отрыжку. Он даже откинулся назад и зевал, показывая священнику свой черный беззубый рот. Но это бравурное представление не имело никакого успеха у публики, которая заплатила за право наблюдать за приговоренными, которых изводили проповедями.

Потому что все они пришли посмотреть на Колина.

Они заглядывали через перила в церкви, стараясь сравнить настоящего человека с изображениями на больших плакатах, шуршащих у них в руках. Простая типографская краска не могла передать настоящего Колина Эверси, его рост, свободную грацию, живые глаза и красивые черты лица, но в течение многих недель на плакатах появлялось бессчетное количество зловещих изображений. Англичане обожают эффектных преступников.

Йен, брат Колина, принес ему самый популярный плакат, где тот изображен с сатанинскими рогами, остроконечным хвостом и чудовищным ножом, похожим на кривую саблю, с которого натекла целая лужа крови. Для большего сходства художник решил облачить его в сюртук вестонского покроя.

– Вылитый ты, – сказал Колину брат.

– Какая убийственная чушь. – Колин вернул плакат брату. – Мои рога намного величественнее.

Йен начал было улыбаться, но улыбка тут же исчезла. Колин знал почему. «Величественные рога» напомнили им обоим о том, как Колин первый раздобыл оленя в лесу лорда Атуотера.

Но ни один из них ничего не произнес вслух. Воспоминаний было слишком много; и каждое, от самого незначительного до самого важного, теперь причиняло боль. Озвучить сейчас что-то одно означало придать ему большую важность по сравнению с другими воспоминаниями. Они никогда не предавались воспоминаниям о прошлом.

Вместо этого братья обменялись пустыми фразами о плакатах.

– Не вставишь это в рамку? – попросил Колин брата, указывая на плакат. – Подойдет какому-нибудь грешнику.

Он сказал это больше для тюремного надсмотрщика, который без конца слонялся возле него, чтобы записать его комментарии и продать их издателям плакатов. Эти плакаты стали одновременно и желанными сувенирами и прибыльным вложением денег. Колин Эверси был теперь не только легенда, он стал индустрией.

В пабах, на углах улиц, на театральных подмостках и в самодеятельных мюзиклах распевали внезапно появившуюся, но уже ставшую популярной балладу:

Бойкая мелодия. Еще до того, как события приняли столь суровый оборот, когда вера была непоколебима, когда прошения семьи Эверси об освобождении Колина еще находились в руках министра внутренних дел, его братья даже написали о нем стихи, посвятив их его сексуальной удали и мужеству.

«Ирония судьбы», – подумал Колин. Большую часть жизни он старался выделиться среди братьев и заслужить восхищение отца. Он даже пошел в армию, но умудрился вернуться с войны целым и невредимым, тогда как Чейз, например, пришел домой, сильно хромая, а Йен был ранен. Отец Колина, казалось, махнул на него рукой. Видимо, потому что Колин был самым младшим из сыновей и постоянно создавал проблемы. Возможно, отец считал, что Колин погубит себя по неосторожности на дуэли или на скачках или сорвется с лестницы, ведущей к окну замужней графини.

По иронии Колин умудрился добиться того, чего не добился ни один Эверси.

Он попался.

И теперь о нем ходили легенды.

По иронии судьбы он невиновен в преступлении. Но когда Чарльз увидел, что он держится за рукоятку ножа, который торчал из груди Роланда Тарбедла, и когда единственный свидетель преступления – Хорас Пил, человек с собакой на трех лапах по кличке Снап, исчез как дым, а единственный очевидец исчезновения свидетеля пылко заявил, что видел Хораса Пила удалявшимся на крылатой огненной колеснице…

Что ж, говоря по совести, довольно трудно винить в чем-то присяжных.

Семья Эверси обнаружила, что их прошениям, посланным министру внутренних дел об освобождении Колина, почему-то не был дан ход. О замене казни ссылкой не могло быть и речи.

«Я не виновен», – стучало в голове у Колина, и в отчаянной попытке не закричать об этом вслух, потому что юмор и гордость всегда были его оружием и были придуманы эти игривые остроты, которые охрана продавала издателям плакатов. Колин попался в изящную липкую сеть, сплетенную из длинной темной истории… и его собственных подозрений.

Теперь Маркус Эверси, старший брат Колина, тот, который несколько десятилетий назад выловил мокрого Колина из реки, следующие сорок или пятьдесят лет будет просыпаться рядом с Луизой Портер.

Йен заблуждался, решив, что эта новость утешит Колина. В конце концов, Маркус помог Луизе решить финансовые затруднения, и она, конечно, с благодарностью приняла его предложение о браке. Но эта новость занозой засела в голове Колина, и он не спал всю ночь. Хотя, если быть честным, Ньюгейтская тюрьма вряд ли могла способствовать спокойному сну.

Но у Колина был особый дар замечать то, чего не видели другие. Отчасти этот дар проявился в нем благодаря тому, что он был младшим сыном и поэтому понимал, что, возможно, был единственным, кто знал, что Маркус любит Луизу с тринадцатилетнего возраста и что Маркус, как и он сам, влюбился в нее на пикнике в Пеннироял-Грин.

Через неделю Маркус женится на Луизе.

А Колина уже через час повесят.

В доме Эверси на Сент-Джеймс-плейс стояла такая тишина, что голоса птиц, певших в саду, можно было бы принять за сопрано из «Ковент-Гардена». Это была радостная и замысловатая песня, с руладами, переливами и паузами, эхом разливавшаяся по комнатам.

«Птицы ничего не понимают», – подумал Маркус.

Отец Джекоб с матерью Изольдой, дети Йен и Чейз, Оливия, Женевьева и Маркус, оцепенев, сидели в гостиной, одетые в траурные одежды, в которых выглядели весьма эффектно. Траур шел к их темным волосам, бледной коже и голубым глазам, которые были у большинства членов семьи. У Чейза и Маркуса глаза были темного цвета. Что касается Колина… Маркус всегда считал, что цвет его глаз трудно определить. Он был необычным.